Ключевые высказывания зиммеля о моде. Концепция статусных групп макса вебера. Представления о законах жизни

Жизнь немецкого мыслителя и социолога была интеллектуально-насыщенной. Его биография полна трудностей, но в ней немало и достижений. Его взгляды получили распространение и популярность при жизни, но наибольшая востребованность к идеям Зиммеля пришла во второй половине 20 века.

Детские годы

Родился будущий философ в Берлине 1 марта 1858 года в состоятельного коммерсанта. Детство Георга протекало вполне обычно, родители заботились о своих детях, старались дать им лучшее будущее. Отец, еврей по происхождению, принял католическую веру, мать обратилась в лютеранство, в котором были крещены и ребятишки, в том числе и Георг. До 16 лет мальчик благополучно учился в школе, демонстрировал успехи в освоении математики и истории. Казалось, его ждет типичная судьба коммерсанта, однако в 1874 году умирает отец Зиммеля, и жизнь Георга меняется. Мать не может содержать сына, и его опекуном становится друг семьи. Он финансирует обучение юноши и спонсирует его поступление в Берлинский университет на философский факультет.

Учеба и формирование взглядов

В университете Зиммель учится у выдающихся мыслителей своего времени: Лацаруса, Моммзена, Штейнталя, Бастиана. Уже в университетские времена он ярко демонстрирует свой диалектический склад ума, который позже будут отмечать такие философы, как Питирим Сорокин, Макс Вебер и Но тогда же и намечается главная жизненная коллизия, которая будет осложнять жизни многих людей в Европе в тот период. Не стал исключением и Георг Зиммель, биография которого была сильно затруднена из-за его национальности. По окончании курса обучения в университете философ пытается защитить докторскую диссертацию, но ему отказывают. Причина прямо не называется. Но в Берлине в те времена царили антисемитские настроения и, несмотря на то, что он по вероисповеданию был католиком, своей еврейской национальности ему скрыть не удалось. Он имел ярко-выраженную иудейскую внешность и это впоследствии еще не раз ему помешает в жизни. Через некоторое время, благодаря упорству и настойчивости, Георгу удалось все-таки получить ученую степень, но это не открыло ему желаемых дверей.

Трудная жизнь немецкого философа

Окончив университет, Зиммель ищет место преподавателя, но постоянной работы ему не дают, опять же из-за анкетных данных. Он получает должность приват-доцента, которая не приносит гарантированного дохода, а полностью складывается из взносов студентов. Поэтому Зиммель много выступает с лекциями и пишет большое количество статей, которые адресованы не только академической среде, но и широкой публике. Он был отличным оратором, его лекции характеризовались широтой, оригинальным подходом и интересной подачей. Лекции Зиммеля отличались энергией, он умел увлечь слушателей, размышляя вслух на самые разнообразные темы. Он имел неизменный успех у студентов и местной интеллигенции, за 15 лет работы в этой должности он завоевал определенную славу и свел дружбу со значительными мыслителями своего окружения, например, с Максом Вебером. Но долгое время философа не признавало всерьез научное сообщество, социология еще не завоевала тогда статуса фундаментальной дисциплины. Берлинский круг ученых посмеивался над оригинальным ученым-мыслителем, и это его задевало. Хотя он с упорством продолжал трудиться: размышлять, писать статьи, читать лекции.

В 1900 году, однако, он получает и официальное признание, ему присваивают звание почетного профессора, но по-прежнему он так и не достигает желаемого статуса. Лишь в 1914 году он наконец станет академическим профессором. К этому времени у него уже было более 200 научных и научно-популярных публикаций. Но должность он получает не в родном университете Берлина, а в заштатном Страсбурге, что было источником его переживаний до конца жизни. Он не сошелся с местной научной элитой, и последние годы жизни чувствовал одиночество и отчужденность.

Представления о законах жизни

Георг Зиммель отличался от своих великих современников отсутствием четкой принадлежности к какому-либо философскому течению. Его путь был полон метаний, он размышлял о многом, находя такие объекты для философской рефлексии, которые раньше не интересовали мыслителей. Отсутствие четкой позиции работало не в пользу Зиммеля. Это было еще одной причиной трудности интеграции философа в научное сообщество. Но именно благодаря этой широте размышлений, он смог внести вклад в развитее сразу нескольких важных тем философии. В науке много людей, чье творчество по достоинству начинает оцениваться только спустя годы, и таким был Георг Зиммель. Биография мыслителя полна труда и бесконечных размышлений.

Диссертация Георга Зиммеля была посвящена И. Канту. В ней философ пытался осмыслить априорные принципы социального устройства. Начало пути мыслителя также освещено влиянием Ч. Дарвина и Г. Спенсера. В русле их концепций Зиммель истолковал теорию познания, выявляя природно-биологические основания этики. Философ центральной проблемой своих размышлений видел существование человека в обществе, поэтому его причисляют к направлению с названием «философия жизни». Он связывает познание с понятием жизни и видит ее главный закон в выходе за биологические пределы. Человеческое существование невозможно рассматривать вне его природной обусловленности, однако сводить все только к ним нельзя, так как это огрубляет смысл бытия.

Георга Зиммеля

В Берлине Зиммель вместе с единомышленниками, среди которых были М. Вебер и Ф. Теннис, организовал Немецкое общество социологов. Он активно размышлял об объекте, предмете и структуре новой науки, формулировал принципы социального устройства. Описывая общество, Георг Зиммель, представлял как результат контактов многих людей. При этом он вывел основные признаки общественного устройства. Среди них такие как количество участников взаимодействия (их не может быть меньше трех), отношения между ними, наивысшей формой которого является сплочение, и Именно он вводит в научный оборот этот термин, который обозначает сферу общения, которую участники определяют, как свою. Он называет важнейшими социальными силами деньги и социализированный интеллект. Зиммель создает классификацию форм социального существования, которое базируется на степени приближенности или удаленности от «потока жизни». Жизнь же представляется философу как цепь переживаний, которые обусловлены одновременно биологией и культурой.

Представления о современной культуре

Георг Зиммель много размышлял о социальных процессах и о природе современной культуры. Он признавал, что важнейшей движущей силой в обществе являются деньги. Он написал огромный труд «Философия денег», в котором описал их социальные функции, обнаружил их полезное и негативное воздействие на современное общество. Он говорил, что в идеале должна быть создана единая валюта, которая сможет ослабить культурные противоречия. Он пессимистично оценивал социальные возможности религии и будущее современной культуры.

«Функции социального конфликта»

Общество, по мнению Зиммеля, основывается на вражде. Взаимодействие людей в социуме всегда принимает форму борьбы. Конкуренция, подчинение и господство, разделение труда - все это формы вражды, которые непременно приводят к социальным конфликтам. Зиммель считал, что они инициируют формирование новых норм и ценностей общества, они - неотъемлемый элемент эволюции социума. Также философ выявил ряд других выстроил типологию, описал его стадии, наметил методы его урегулирования.

Концепция моды

Размышления о социальных формах составляют основу философии, автор которой Георг Зиммель. Мода, по его мнению, является важным элементом современного общества. В работе «Философия моды» он исследовал феномен этого социального процесса и пришел к выводу, что она появляется только вместе с урбанизацией и модернизацией. В Средние века, например, ее не существовало, утверждает Георг Зиммель. Теория моды исходит из того, что она удовлетворяет потребность индивидов в идентификации, помогает новым социальным группам завоевать свое место в социуме. Мода - это примета демократических обществ.

Научное значение философских воззрений Георга Зиммеля

Значимость работ Зиммеля трудно переоценить. Он является одним из основоположников социологии, выявляет причины социального развития, осмысляет роль денег и моды в культуре человечества. Георг Зиммель, конфликтология которого стала базой для социальной философии второй половины 20 века, оставил серьезный труд о социальных противостояниях. Он оказал значительное влияние на становление американского направления социологии и стал предвестником постмодернистского мышления.

Теория моды представлена Вебленом в книге "Теория праздного класса: экономическое исследование институций" (1899). Согласно Веблену, представителям высших слоев свойственно потребление на показ. Мода трактуется как феномен, свойственный обществам с четкой иерархией, где она выполняет ряд функций, основная из которых - визуализация статуса и материального положения. Мотив поведения владельца (покупателя) демонстративно расточительного одеяния - "потребность в подчинении установленному обычаю и существованию на уровне признанных обществом норм вкуса" .

Обеспечение уважения и почета - латентная функция моды, открытая и описанная Вебленом. Появление этой ее функции в американском обществе конца XIX века было закономерным. Если в Европе конца XIX века аристократия выделялась не столько богатствами, сколько особой культурой и этикетом, чему воспитывали с детства, то в США новый богатый слой (привилегированные собственники средств производства) не обладал этими ресурсами и прибегал к демонстративному использованию потребительских благ, включая модную одежду. Помимо дороговизны, такая одежда была подчеркнуто нефункциональной, что создавалось покроем, чем она и отличалась от недорогих практичных вещей представителей других слоев. Чтобы отвечать назначению, одежда богатого собственника "должна не только быть дорогой -нужно, чтобы всякому наблюдателю становилось ясно, что ее владелец не занят ни в каком виде производительного труда. ... Значительная часть привлекательности, свойственной лакированной обуви, безупречному белью, сияющей шляпе в форме цилиндра и прогулочной трости... идет от того, что в них содержится многозначительный намек: их владелец, так одетый, не может быть причастным ни к какому занятию, стр. 73 прямым и непосредственным образом представляющему собой какую-нибудь общественную пользу" .

Модная одежда подчеркивала непроизводительную трату времени - "демонстративную праздность" как элемент стиля жизни богатых. Веблен подробно описывает механизм становления предметов одежды как ярлыков принадлежности к определенному месту в социальной структуре общества или "символов статуса". Хотя этим же свойством обладают вещи представителей иных социальных слоев, лидерами моды выступают те, кто занимает высшие позиции на социальной лестнице. В американском обществе времен Веблена таким лидером была крупная буржуазия. Однако, поскольку американская буржуазия нередко копировала модели европейского старого высшего класса, в более широком контексте модой все же правила английская и французская аристократия. Согласно Веблену, механизм движения моды функционирует как результат стремления высшего класса продемонстрировать материальное благосостояние, а средних слоев - скопировать чуждую им потребительскую модель и символически приблизить свое социальное положение к более высокому - желаемому. Веблен говорит о "подставном" потреблении средних и низших слоев, а также женщин и слуг .

Безусловно, одежда выступала здесь как один из наиболее простых способов подставного потребления и символической мобильности. Однако символическое занятие более высокой позиции оказывалось временным: подхваченные большинством модные образцы теряли свойство давать уважение и почет избранным. Это приводило к тому, что высшие слои обращались к поиску новых отличающих элементов, что меняло моду1 . Из сказанного следует, что мода у Веблена функционирует как нормативная структура, которая налагает обязательство на высшие классы поддерживать предписанный демонстративный стиль потребления, а на низшие - усваивать заданные высшими классами образцы, имитируя чуждую потребительскую модель. С такой позиции сложно помыслить возможность выражения индивидуальных вкусов. Такая теория моды сталкивается со сложностями при переходе к обществам, где желание демонстрировать богатства может не быть основным мотивом потребительского поведения людей, либо материальное благосостояние может не являться тем латентным признаком, который визуализируется через демонстрацию. Георг Зиммель о моде как форме социации. Размышления о моде и модных стилях содержит эссе Зиммеля "Мода" , в котором для объяснения данного феномена применяется понятие форм социальной жизни или форм социации. Форма - одно из ключевых понятий, давшее название его социологии, традиционно обозначаемой как "формальная". Социальная форма определяется им как кристаллизованная социация, образуемая сетью индивидуальных взаимодействий, и представляется как чистый конструкт, обладающий эталонными характеристиками той реальности, которую она передает. Зиммелевское понятие обобществления, или социации ("Vergesellschaftung", в американских переводах "sociation") означает, что индивиды, взаимодействуя, соединяются в общество .

Любая социальная форма одновременно соединяет различные типы поведения, указывая на их общность. С другой стороны, форма дает возможность реализоваться субъективным предпочтениям индивидуального вкуса. В соответствии со свойствами моды как формы Зиммель выделяет две основные ее функции - соединять и индивидуализировать. Мода "представляет собой подражание данному образцу и этим удовлетворяет потребность в социальной опоре... она в такой же степени удовлетворяет потребность в различении, тенденцию в дифференциации, к изменению, к выделению из общей массы" . Сущность моды, согласно Зиммелю, "состоит в том, что ей

Выводы Веблена, относящиеся к американскому обществу последней трети XIX века, применимы для понимания моды в других странах, находящихся в стадии интенсивной концентрации капитала, когда люди "немного сходят с ума" в желании выставить напоказ принадлежащее им "богатство". Примером демонстративной модели стала Россия середины 1990-х годов с расхожим стандартом потребления нуворишами красно-малиновых пиджаков. стр. 74 следует всегда лишь часть группы", и ее распространение на все общество "ведет ее к концу, так как уничтожает различение" .

Выделение индивидуализирующей функции преодолевает одно из ограничений концепции моды Веблена, а именно - позволяет объяснить индивидуальные отклонения. Зиммель приводит крайний пример индивидуализации, рассуждая о напыщенном щеголе, который достигает индивидуального стиля через доведение требований моды до абсурда, "выпячивая" модные элементы одежды. "Если модной стала обувь с узкими носами, то носы его обуви превращаются в подобие копий, если модными стали высокие воротники, то его воротники доходят до ушей..." .

Щеголь представляет собой "нечто вполне индивидуализированное", но, в то же время, использует образцы, свойственные определенной группе общества, поэтому ведущий в какой-то степени оказывается ведомым . Более типична ситуация следования моде как подчинения форме. В отличие от рационалистического детерминизма объяснения Веблена, Зиммель объясняет следование моде социально-психологическими механизмами, прежде всего - механизмом подражания. "Подражание предоставляет нам возможность целенаправленной и осмысленной деятельности и там, где нет ничего личного и творческого" . Оно дает своеобразное успокоение, мы переносим на других ответственность, когда позволяем себе быть "творением группы", подчиняя себя ее требованиям. Следуя похожей логике, Зиммель объясняет пристрастие к моде женщин слабостью их социального положения: "мода служит как бы вентилем, позволяющим женщинам удовлетворить их потребность в известном отличии и возвышении в тех случаях, когда в других областях им в этом отказано" .

В качестве общностей как субъектов моды Зиммель называет классы. Свойство моды социально выравнивать индивидов, соединять их в группы, а также отделять одни группы от других, наводит его на мысль о классовой природе ее функционирования. Представители высших слоев через следование моде демонстрируют причастность к определенному кругу. Но используемые ими вещи приобретают магическую привлекательность для индивидов, стоящих в иерархии ниже них, старающихся, переняв их, прорвать символический барьер, добиться ассоциативной причастности. Рождается слежка за вышестоящими, заставляющая их отказываться от прежней одежды. Как нетрудно увидеть, концепция Зиммеля схожа с представлениями Веблена. Различия в концепциях обоих теоретиков состоят в том, что высший американский класс Веблена движим осознанным желанием "засветить" богатство, и мотивом следования моде выступает стремление демонстрации. У Зиммеля мода рождается от желания дифференцироваться и подражать, вне зависимости от того, является ли модель поведения демонстративной или нет. Французский историк Даниэль Рош отмечал, что для французского высшего класса XVIII века желание отличаться, дифференцироваться было гораздо более сильным, чем стремление демонстрировать .

Зиммель акцентирует внимание на том, что мода возможна только в обществах с иерархичной социальной структурой и невозможна там, где нет классов . мода веблен блумер общество

Отметим, что не только неравные, но и дифференцированные без оттенка неравенства группы могут обладать разными модами, как, например, в случае с потреблением в различных возрастных, субкультурных, городских и сельских группах. Следовательно, объяснительная сила теорий моды Веблена и Зиммеля, как мы видели, в основном ограничивается рамками иерархизированных классовых обществ. Что происходит с модой, когда материальное благосостояние перестает выступать основным стратифицирующим признаком?

ДОПОЛНИТЕЛЬНОЕЧТЕНИЕ

Наша жизнь построена на дуализме: мы нуждаемся как в движении, так и в покое, как в продуктивности, так и в рецептивности. В жизни духа дуализм выражен в том, что мы стре­мимся ко всеобщему и единичному. То же происходит и в эмоциональной жизни: мы так же ищем спокойной самоотдачи людям и вещам, как энер­гичного самоутверждения. Вся история общества проходит в борьбе, ком­промиссах, в медленно достигаемых и быстро утрачиваемых примирениях, которые совершаются между растворением в нашей социальной группе и выходом из нее.

Какие бы формы дуализм ни принимал в социальной и культурной жиз­ни, все они - только формы проявления более фундаментальной биологи­ческой противоположности между наследственностью и изменением - пер­вая является основой единства, второе - многообразием, беспокойным развитием индивидуального содержания жизни и перехода его в другое. Каждая существенная форма жизни представляет собой соединение сход­ства и разнообразия.

В социальной жизни указанная противоположность связана с подража­нием. Подражание можно определить как психологическое наследие, как переход от групповой к индивидуальной жизни. Его привлекательность со­стоит прежде всего в том, что представляет нам возможность целенаправ­ленной и осмысленной деятельности и там, где нет ничего личного и твор­ческого. Подражание можно было бы назвать порождением мысли и бес­смыслия. Оно дает индивиду уверенность в том, что он в своих действиях не одинок и возвышается над предшественниками.

Подражание освобождает индивида от мучений, связанных с выбором, и позволяет ему выступать просто в качестве творения группы. Влечение к подражанию как принципу характерно для той стадии развития, когда склонность к целесообразной деятельности жива, но способность обрести для нее или из нее индивидуальные содержания отсутствует.

Эти условия характерны и для моды как постоянного явления в истории нашего рода. Она представляет собой подражание данному образцу и этим удовлетворяет потребности в социальной опоре, приводит отдельного чело­века на колею, по которой следуют все. Однако она в такой же степени удов­летворяет потребность в различии, тенденцию к дифференциации, к изме­нению, к выделению из общей массы. Это удается ей благодаря смене содержаний, которая придает моде сегодняшнего дня индивидуальный от­печаток, отличающий ее от моды вчерашнего и завтрашнего дня.

Еще в большей степени это удается ей потому, что она всегда носит клас­совый характер, и мода высшего сословия всегда обличается от моды низ­шего, причем высшее сословие от нее сразу же отказывается, как только она начинает проникать в низшую сферу. Тем самым мода - не что иное, как одна из многих форм жизни, посредством которых тенденция к социально­му выравниванию соединяется с тенденцией к индивидуальному различию.

Мода означает, с одной стороны, присоединение к равным по положе­нию, единство характеризуемого ею круга и именно этим отъединение этой группы от ниже ее стоящих, определение их как не принадлежащих к ней. Связывать и разъединять - таковы две основные функции, которые здесь неразрывно соединяются.

Пожалуй, ничто убедительнее не доказывает, что мода является просто ре­зультатом социальных или формально психологических потребностей, чем то, что с точки зрения объективных, эстетических или иных факторов целесооб­разности невозможно обнаружить ни малейшей причины для ее форм. Если в общем, например, наша одежда по существу соответствует нашим потребно­стям, то в форме, которую придает ей мода: следует ли носить широкие или уз­кие юбки, взбитые или округлые прически, пестрые или черные галстуки, нет и следа целесообразности. Модным подчас становится столь уродливое и от­вратительное, будто мода хочет проявить свою власть именно в том, что мы готовы принять по ее воле самое несуразное: именно случайность, с которой она предписывает то целесообразное, то бессмысленное, то безразличное, свиде­тельствует о ее индифферентости к объективным нормам жизни.

Нам известно, как в далекие времена каприз или особая потребность от­дельных лиц создавали моду - средневековая обувь с длинным, узким нос­ком возникла вследствие желания знатного господина ввести форму обуви, скрывающую нарост на его ноге, юбки на обручах - по желанию задающей тон дамы скрыть свою беременность и т.д. В противоположность такому про­исхождению моды по чисто личным мотивам, мода в настоящем все больше связывается с объективным характером трудовой деятельности в сфере хозяй­ства. Не только где-нибудь возникает предмет, который затем становится модой, но предметы специально создаются для того, чтобы стать модой. В оп­ределенные периоды новая мода требуется a priori, и тогда находятся изобре­татели и предприятия, залятые исключительно в этой сфере.

Деятельность в области моды является оплачиваемой профессией, занима­ющей на больших предприятиях «положение», которое настолько дифферен­цировалось от личности, как дифференцируется объективная должность от занимающего ее субъекта. Мода может, конечно, иногда получать объективно обоснованное содержание, однако оказывать действие как мода она может лишь тогда, когда ее независимость от всякой другой мотивации становится позитив­но ощущаемой, подобно тому как наши соответствующие долгу действия лишь тогда становятся вполне нравственными, когда нас обязывают к этому не их внешнее содержание и цель, а только тот факт, что это долг.

Общественные формы, одежда, эстетические суждения, весь стиль чело­века находятся в постоянном изменении под действием моды, но мода, т.е. новая мода, находит себе применение лишь в высших сословиях. Как только ее начинают перенимать низшие сословия, тем самым переходя поставлен­ную высшими сословиями границу, прорывают единство их символизирован­ной таким образом сопричастности друг другу, высшие сословия сразу же

отказываются от данной моды и принимают новую, которая позволяет им вновь дифференцироваться от широких масс, и игра начинается вновь. Ведь низшие сословия взирают и стремятся вверх, и это удается им более всего в тех областях, где господствует мода, ибо они наиболее доступны внешнему подражанию. Этот же процесс идет между различными слоями высших сосло­вий. Часто можно заметить, - чем ближе различные круги подходят друг к другу, тем безумнее становится внизу стремление к подражанию, а наверху бегство к новому: всепроникающее денежное хозяйство заметно ускоряет этот процесс и делает его зримым, ибо предметы моды, как внешняя сторона жиз­ни, в первую очередь доступны при наличии денег, поэтому в обладании ими легче установить равенство с высшим слоем, чем в других областях, требую­щих индивидуального, не покупаемого за деньги подтверждения.

В какой степени этот момент различения - наряду с моментом подра­жания - составляет сущность моды, показывают ее проявления там, где в общественной структуре отсутствуют находящиеся друг над другом слои; тогда процесс, связанный с модой, охватывает близко друг от друга распо­ложенные слои. О нескольких примитивных народах сообщают, что близ­ко расположенные и живущие в совершенно одинаковых условиях группы часто следуют совершенно различным модам, посредством которых каждая группа выражает свое единение внутри и дифференциацию вовне. Вместе с тем мода охотно привозится извне, и внутри данного круга ее ценят особенно высоко, если она возникла не в нем; уже пророк Софония неодобрительно говорит о знатных, носящих одежду иноплеменниках. В самом деле, созда­ется впечатление, что экзотическое происхождение моды особенно способ­ствует сплочению круга, где она принята; именно то, что она приходит из­вне, создает ту особую и значимую форму социализации, которая устанав­ливается посредством общего отношения к находящемуся вовне пункту.

Иногда кажется, что социальные элементы, подобно осям глаз, лучше всего сходятся в точке, не слишком близко расположенной. Так, роль денег, предмета наибольшего общего интереса у примитивных народов, часто иг­рают завезенные извне предметы; в ряде областей (на Соломоновых остро­вах, в Ибо на Нигере) развилась своего рода промышленность по изготов­лению из раковин или других предметов денежных знаков, которые затем курсируют не в месте их изготовления, а в соседних областях, куда их экс­портируют - совершенно так же, как в Париже часто создаются вещи с тем, чтобы они стали модой где-нибудь в другом месте.

Там, где одна из обеих социальных тенденций, необходимых для установ­ления моды, - а именно, потребности в единении, с одной стороны, и в обо­соблении - с другой, отсутствует, мода не будет установлена, ее царство кон­чится. Поэтому в низших сословиях мода редко бывает разнообразной или спе­цифичной, поэтому моды у примитивных народов значительно стабильнее наших. Опасность смешения и стирания различий, которая заставляет классы культурных народов прибегать к дифференцированию в одежде, поведении, вкусах и т.д., часто отсутствует в примитивных социальных структурах.

Именно посредством дифференциаций держатся вместе части группы, за­интересованные в обособлении: походка, темп, ритм жестов несомненно в зна­чительной степени определяются одеждой, одинаково одетые люди ведут себя сравнительно одинаково. В этом есть еще один момент. Человек, который мо­жет и хочет следовать моде, часто надевает новую одежду. Новая же одежда

больше определяет нашу манеру поведения, чем старая, которая в конце кон­цов меняется в сторону наших индивидуальных жестов, следует каждому из них. То, что мы в старой одежде чувствуем себя «уютнее», чем в новой, означает толь­ко, что новая одежда заставляет нас принять закон ее формы, который при дли­тельной носке постепенно переходит в закон наших движений.

У примитивных народов мода менее многообразна, т.е. более стабильна, также и потому, что их потребность в новых впечатлениях и формах жизни значительно меньше. Изменение моды свидетельствует о некоторой утрате нервами остроты раздражаемости; чем более нервна эпоха, тем быстрее ме­няются ее моды, ибо потребность в изменении раздражения - один из су­щественных компонентов моды. Уже это служит причиной того, что мода устанавливается в высших сословиях.

Что касается социальной обусловленности моды, то в качестве примера ее цели могут служить два живущих по соседству примитивных народа. Каф­ры обладают очень расчлененной социальной иерархией, и у них мода, хотя одежда и украшения регулируются законами, достаточно быстро меняется; напротив, у бушменов, у которых вообще нет классов, мода отсутствует, т.е. отсутствует интерес к изменению одежды и украшений. Именно эти отри­цательные причины препятствовали в высоких культурах образованию моды, и совершалось это вполне сознательно. Так, во Флоренции около 1390 г. в мужской одежде вообще отсутствовала мода, так как каждый ста­рался одеваться особым образом. Здесь, следовательно, отсутствует один момент, потребность в соединении, без которого моды быть не может. С дру­гой стороны, у венецианских нобилей не было моды потому, что все они по определенному закону должны были одеваться в черное, чтобы их незначи­тельное число не было замечено массами. Здесь моды не было потому, что отсутствовал ее другой конститутивный момент, - высший слой намерен­но избегал отличия от низших слоев.

Сущность моды состоит в том, что ей следует всегда лишь часть группы. Как только мода принята, т.е. как только то, что первоначально делали толь­ко некоторые, теперь совершается всеми, это больше не называют модой. Каждое дальнейшее распространение моды ведет к ее концу, так как унич­тожает различение. Тем самым она относится к явлениям того типа, стрем­ление которых направлено на все большее распространение, все большую реализацию, - но достижение цели привело бы к уничтожению. Так, цель нравственных стремлений состоит в святости и несовратимости, тогда как подлинная заслуга нравственности состоит, вероятно, только в усилиях для достижения цели и в борьбе с соблазном. Так, труд часто рассматривается лишь как средство достигнуть наслаждения длительным покоем и отдыхом, однако при полном достижении этого пустота и однообразие жизни унич­тожают весь смысл движения к этой цели.

Моде с самого начала свойственно влечение к экспансии, будто ей каж­дый раз надлежит подчинить себе всю группу. Однако как только это удает­ся, мода исчезает.

В современной культуре мода, проникая в самые отдаленные области жизни, усиливает происходящие там изменения. Наш внутренний ритм тре­бует все более коротких периодов в смене впечатлений. Это начинается с незначительных симптомов, например со все более распространяющейся замены сигары папиросой, проявляется в жажде путешествий, которые де-

лят год на множество коротких периодов с резкой акцентировкой прощаний и возвращений. «Нетерпеливый» темп современной жизни свидетельству­ет не только о жажде быстрой смены впечатлений, но и о силе формальной привлекательности границы, начала и конца, прихода и ухода. Мода обре­тает своеобразную привлекательность границы, привлекательность одновре­менного начала и конца, привлекательность новизны и вместе с тем прехо­дящее™. Ее проблемой не является бытие и небытие, она есть одновремен­но бытие и небытие, находится всегда на водоразделе между прошлым и будущим и, пока она в расцвете, дает нам такое сильное чувство настояще­го, как немногие другие явления.

Предмет, будучи назван «модным», теряет свое значение только в том случае, когда по другим объективным причинам хотят сделать его отврати­тельным и дискредитировать; тогда мода становится ценностным поняти­ем. Нечто новое и внезапно распространившееся не будет названо модой, если оно вызывает веру в его длительное пребывание. Лишь тот назовет это модой, кто уверен в быстром исчезновении нового явления. Поэтому одним из оснований господства моды в наши дни является также то, что глубокие убеждения все больше теряют свою силу. Арена сиюминутных, изменяю­щихся элементов жизни все расширяется. Разрыв с прошлым, осуществить который культурное человечество беспрерывно старается в течение более ста лет, связывает сознание с настоящим. Это акцентирование настоящего есть одновременно, что очевидно, и акцентирование изменения, и в той мере, в какой сословие является носителем данной культурной тенденции, оно бу­дет во всех областях, отнюдь не только в манере одеваться, следовать моде.

Из того факта, что мода как таковая еще не могла получить всеобщего распространения, отдельный человек извлекает удовлетворение, полагая, что в нем она все еще представляет собой нечто особенное и бросающееся в глаза, хотя вместе с тем он внутренне ощущает общность с другими. Поэто­му отношение к модному несомненно таит в себе благотворное смешение одобрения и зависти. Модный человек вызывает зависть в качестве инди­вида и одобрение в качестве представителя определенного типа. Однако и эта зависть имеет определенную окраску. Существует оттенок зависти, ко­торый отражает своего рода идеальное участие в обладании предметами за­висти. Поучительным примером служит реакция пролетариев, бросивших взгляд на празднества богатых людей: основой является то, что созерцаемое содержание вызывает удовольствие, не связанное с владением им, - при­мерно так, как воспринимается художественное произведение, счастье от созерцания которого не зависит от того, кто им владеет.

Вследстие возможности отделять чистое содержание вещей от проблемы владения ими (соответственно способности познания отделять содержание вещей от их бытия) становится возможным то соучастие во владении, которое осуществляет зависть. Быть может, это не какой-то особый оттенок зависти, он присутствует как элемент повсюду, где существует зависть. Завидуя предмету или человеку, мы уже не абсолютно исключены из него, мы обрели известное отношение к нему. По отношению к тому, чему мы завидуем, мы находимся одновременно ближе и дальше, чем по отношению к тому, что оставляет нас равнодушными. Зависть позволяет измерить дистанцию. Зависть может содер­жать едва заметное владение своим объектом (как счастье в несчастной любви) и тем самым своего рода противоядие, которое иногда препятствует проявле-

нию дурных свойств. Именно мода, поскольку она достижима, представляет особый шанс для такой умиротворяющей окраски зависти.

Из того же соотношения следует, что мода является подлинной ареной для таких индивидов, которые внутренне несамостоятельны, нуждаются в опоре, но которые вместе с тем ощущают потребность в отличии, внимании, особом положении. Это то же самое, когда повторяемые всеми банальности наиболее успешно распространяются, ибо повторение их дает каждому ощущение, будто он особый, возвышающийся над толпой ум.

Мода возвышает незначительного человека тем, что превращает его в осо­бого представителя общности. Она создает возможность социального послу­шания, являющегося одновременно индивидуальной дифференциацией. В щеголе общественные требования моды достигают высоты, в которой он полностью принимает вид индивидуального и особенного. Для щеголя харак­терно, что он выводит тенденцию моды за обычно сохраняемые границы. Если модной стала обувь с узкими носами, то носы его обуви превращаются в по­добие копий, если модными стали высокие воротники, то его воротники до­ходят до ушей, если модным стало слушать научные доклады, то его можно найти только среди слушателей таковых, и т.д. Он опережает других, но в точ­ности следуя их путем. Поскольку он олицетворяет собой вершину вкуса об­щества, кажется, что он марширует во главе всех. В действительности же к нему применимо то, что во многих случаях применимо к отношению между отдельными людьми и группами: ведущий в сущности оказывается ведомым.

Иногда модно быть немодным. Тот, кто сознательно одевается и ведет себя не по моде, обретает, собственно, связанное с этим чувство индивидуа­лизации не посредством своих индивидуальных качеств, а простым отрица­нием социального примера: если следование моде является подражанием социальному примеру, то намеренная немодность - подражанием ему с обратным знаком; и она не менее свидетельствует о власти социальной тен­денции, от которой мы зависим в позитивном или негативном смысле. Че­ловек, намеренно не следующий моде, исходит из того же, что и щеголь.

Как свобода, сломившая тиранию, часто оказывается не менее тирани­ческой и насильственной, чем ее преодоленный враг, так и явление тенден­циозной немодности показывает, насколько человеческие существа готовы вбирать в себя полную противоположность содержаний и демонстрировать их силу и привлекательность на отрицании того, с утверждением чего они, казалось, были неразрывно связаны.

Нежелание следовать моде может происходить из потребности не смеши­ваться с толпой, потребности, в основе которой лежит если не независимость от толпы, то внутренне суверенная позиция по отношению к ней. Но она может быть также проявлением слабости и чувствительности, при которой индивид боится, что ему не удастся сохранить свою не слишком ярко выра­женную индивидуальность, если он будет следовать формам, вкусу, законам общности. Оппозиция далеко не всегда признак силы личности.

Если в моде людей привлекает подражание и отличие, то это, быть может, объясняет особое пристрастие к моде женщин. Дело в том, что слабость со­циального положения, которое женщины преимущественно занимали в ис­тории, вела их к тесной связи с тем, что является «обычаем», что «подобает».

Ибо слабый человек избегает индивидуализации, необходимости опи­раться на самого себя, ответственности и необходимости защищаться толь-

ко собственными силами. Такому человеку защиту дает только типическая форма жизни, которая сильному человеку препятствует использовать пре­восходящие силы. Однако на почве твердого следования обычаю женщины стремятся к индивидуализации и отличию. Именно эту комбинацию и пре­доставляет им мода: с одной стороны - область всеобщего подражания, воз­можность плыть в широком социальном фарватере, освобождение индиви­да от ответственности за его вкус и действия, с другой - отличие, подчер­кивание своей значимости особой индивидуальностью наряда.

Создается впечатление, будто для каждого класса, вероятно, и для каждого индивида существует определенное количественное отношение между влечением к индивидуализации и влечением раствориться в коллективности, так что если в определенной сфере жизни проявление одного из этих влечений встречает препятствие, индивид ищет другую область, в которой он осуществит требуе­мую ему меру. Исторические данные свидетельствуют о том, что мода служит как бы вентилем, позволяющим женщинам удовлетворить потребность в отли­чии и возвышении в тех случаях, когда в других областях им в этом отказано.

В XIV и XV вв. в Германии наблюдалось чрезвычайно сильное развитие ин­дивидуальности. Свобода личности в значительной степени ломала порядки средних веков. Однако в развитии индивидуальности женщины еще не прини­мали участия, им возбранялась свобода передвижения. Женщины возмещали это самыми экстравагантными и гипертрофированными модами. Напротив, в Италии в ту же эпоху женщинам предоставлялась свобода для индивидуально­го развития. В эпоху Возрождения они обладали такими возможностями обра­зования, деятельности, дифференциации, которых не имели потом на протя­жении столетий; воспитание и свобода передвижения, особенно в высших со­словиях, были почти одинаковы для обоих полов. И у нас нет никаких сведений об экстравагантных женских модах в Италии того времени.

В целом же в истории женщин, в их общей жизни проявляется такое еди­нообразие, что им, по крайней мере, в области моды необходима более живая деятельность, чтобы придать своей жизни известное очарование.

Женщина по сравнению с мужчиной отличается большей верностью, которая выражает равномерность и единообразие душевной жизни, требу­ет для равновесия жизненных тенденций более живого изменения во всех областях. Напротив, мужчина, который по своей природе не обладает такой верностью, меньше нуждается в формах внешнего разнообразия. Отказ от изменений, равнодушие к требованиям моды во внешнем облике характер­ны для мужчины, потому что он более многообразное существо и скорее может обходиться без внешнего разнообразия. Эмансипированная женщи­на, которая стремится уподобиться мужской сущности, ее динамичности, подчеркивает свое равнодушие к моде.

Мода представляла собой для женщин в известном смысле также компен­сацию их профессионального положения. Мужчина, вступивший в круг определенной профессии, оказывается в сфере относительного нивелиро­вания, внутри этого сословия он равен многим другим, он в значительной степени лишь экземпляр для понятия этого сословия или этой профессии. С другой стороны, как бы в компенсацию за это он пользуется всей факти­ческой и социальной силой данного сословия, к его индивидуальной зна­чимости добавляется его принадлежность к сословию, которая часто может скрывать ущербность и недостаточность личного существования.

Если мы попытаемся проследить окрашенные всем этим последние и тонкие движения души, то обнаружим и в них антагонистическую игру ви­тальных принципов, направленную на то, чтобы восстанавливать все время нарушаемое равновесие посредством все новых пропорций. Правда, суще­ственным признаком моды является то, что она стрижет все индивидуаль­ности под одну гребенку, но всегда так, что не охватывает всего человека, и всегда остается для него чем-то внешним, даже в областях вне моды одеж­ды; ведь форма изменяемости, в которой она ему себя предлагает, является при всех обстоятельствах противоположностью устойчивости чувства «Я».

Мода всегда остается на периферии личности. Этим значением моды пользуются тонкие и своеобразные люди как своего рода маской. Слепое по­виновение общим нормам служит средством сохранить свои чувства и свой вкус лишь для самих себя, чтобы не сделать их открытыми и доступными дру­гим. Поэтому некоторые люди прибегают к нивелирующей маскировке, ко­торую представляет мода, из опасения выдать особенностью внешнего вида особенность внутренней сущности. За тривиальностью высказываний и раз­говоров тонко чувствующие и застенчивые люди хотят скрыть свои индиви­дуальные переживания. Всякая застенчивость основана на желании челове­ка выделиться. Она возникает, когда подчеркивается «Я».

Люди часто стыдятся именно самого лучшего и благородного. Если в «об­ществе» банальность определяет хороший тон, то представляется бестакт­ным, когда кто-то выступает с оригинальным изречением, которое не все способны высказать не только из взаимного внимания друг к другу, но и из страха перед чувством стыда за свою попытку выделиться из одинакового для всех, всем одинаково доступного тона и поведения. Мода же вследствие ее своеобразной внутренней структуры дозволяет отличие, всегда восприни­маемое как соответствующее. Сколь ни экстравагантными являются пове­дение или высказывание, они защищены, если они являются модными, от тех мучительных переживаний, которые индивид обычно испытывает, ста­новясь предметом внимания других.

Для всех массовых действий характерна утрата чувства стыда. В качестве элемента массы индивид совершает многое из того, чему бы он решительно воспротивился, если бы ему предложили сделать что-либо подобное, когда он один. Одно из поразительных явлений заключается в том, что некоторые моды требуют бесстыдства, от которого индивид возмущенно отказался бы, если бы ему подобное предложили, но в качестве закона моды беспрекос­ловно принимает такое требование. Чувство стыда в моде, поскольку она - массовое действие, так же полностью отсутствует, как чувство ответствен­ности у участников массового преступления.

Как только индивидуальное выступает сильнее общественного, требуе­мого модой, чувство стыда сразу же ощущается; так многие женщины по­стеснялись бы появиться у себя дома перед одним мужчиной столь деколь­тированными, какими они бывают в обществе, где того требует мода, перед тридцатью или сотней.

Мода - также одна из тех форм, посредством которых люди, жертвую­щие внешней стороной, подчиняясь рабству общего, хотят тем полнее спа­сти внутреннюю свободу. Быть может, самым ярким примером служит Гете в свои поздние годы, когда он своей готовностью следовать условностям общества, достиг максимума внутренней свободы. В таком понимании мода.

В фокусе. К 100-летию выхода «Философии культуры» Г. Зиммеля

Георг Зиммель (1858—1918) был одним из первооткрывателей моды как «индустрии»: до его трудов мода понималась прежде всего как игра, вносящая в жизнь требуемое разнообразие, и только Зиммель стал толковать моду как непосредственное выражение жизни современно-го горожанина. До Зиммеля в моде либо видели в основном притвор-ство, позволяющее строже развести социальные роли; либо отмечали попытку внести элемент авантюры в готовые социальные роли, доба-вить элемент имитации и переодевания. В результате мода оказывалась гораздо более скучной вещью, чем высокое искусство — мечта поэта или художника могла рваться в неведомые миры, тогда как творче-ство в области моды в лучшем случае выглядело попыткой примерить на себя чужой образ.

Зиммель заложил основы нового понимания моды прежде всего пото-му, что иначе понял саму жизнь. Жизнь, согласно Зиммелю, — не пустое пространство, заполненное вещами, ждущими своего смертного часа. Напротив, это непосредственное продолжение любых человеческих чувств, мыслей, побуждений; можно сказать, переживание в режиме реального времени. Чувство и мысль не были для него искусственны-ми конструкциями, которые человек накладывает на действительность, чтобы лучше приспособить ее к своим нуждам; напротив, они скорее были отзвуком, эхом действительности, вдохновляющим человека на реальное действие.

Такое доверие к жизни определило революцию в понимании моды. Во времена Зиммеля расхожее понимание моды связывало ее с богат-ством, с досугом самых богатых — в популярных книгах по истории, выпускаемых в конце XIX века, мода Средневековья или Возрожде-ния показывалась на примере одежд двора. Если свободу в создании моды, по застарелым мнениям, давала только высшая власть, то всем остальным оставалось только «гнаться за модой». Это выражение, ко-торое сейчас не может употребляться без снисходительной иронии, в XIX веке было единственным прямым способом описания отношения простого человека к моде: не имея возможности угнаться за властью, за богатством, терпя поражения в охоте за славой, он может гнаться за модой. И тогда житель пригорода может почувствовать себя принад-лежащим блистательному городскому миру, а житель города — участ-ником непреходящих ценностей высшего общества, элиты, которая ни перед кем не должна оправдываться.

Невротизм такого отношения к моде был мало приятен Зиммелю — его представление о «ценности» отличалось от общепринятого. В бы-товом смысле ценность — это то, что можно приобрести и потратить и что оценивается лишь с точки зрения получения удовольствия. Фигура фланера, открытая Бодлером и многократно осмыслявшаяся в XX веке (прежде всего в работах Вальтера Беньямина и Ричарда Сеннета), и есть наиболее убедительное выражение такой растраты, которая при этом ничего не созидает, ни во что не инвестируется, а представляет собой только предельно растянутое удовольствие.

В философии Зиммеля ценность стала пониматься иначе: не как «де-нежная стоимость», «накопленное богатство», а как сердцевина жизни человека. Человек всякий раз оценивает окружающий мир, прежде чем действовать; выносит суждения, прежде чем обрести полноту жизни. Широко открыв глаза, человек как представитель цивилизации при-сматривается к тому, что еще ценного может открыться ему в развер-нувшейся перед ним жизни, и делает глубокий вдох, «воспринимает в себя полноту жизни» перед тем, как производить новую оценку.

Такое понимание ценности как критерия, как суждения, как свое-образной сноровки, позволяющей выгодно обращаться с фактом жиз-ни и получать эмоциональную «прибыль» от любых открытий и рациональную «прибыль» от любого захватывающего опыта, — было неожиданным. Оно позволило связать рационализм, лежащий в осно-ве учебников и энциклопедий, воплощенный в научных формулах и схемах, с повседневным опытом освоения окружающего мира. Оказа-лось, что недостаточно просто систематизировать материал в катало-ге, делая потом однозначные «выводы»; только после того как человек пропустит знание через себя, открыв для самого себя новые грани дав-но знакомых вещей и состояний, можно сказать, что наука выполнила свою миссию.

Неслучайно, как вспоминали современники, автор «Философии культуры» был прилежным посетителем художественных салонов: его интересовали не вещи на своих местах, не произведения, про ко-торые известно, кто и зачем их создал, а неожиданные сочетания худо-жественных стилей, спонтанные и конфликтные проявления казалось бы предсказуемых тенденций в духовной жизни. Внимательно следя за жизнью крупных городов, Зиммель предпочитал видеть конфликт даже на магистральных путях развития искусства: как на центральных улицах города яснее всего становится видимо противоречие интересов горожан, так и на передовом крае развития искусства видно не только самоутверждение «авангардных» художников, но и их споры о реаль-ности красоты, о возможности обретения красоты в современности.

С таким глубоко личным подходом к окружающему социальному миру Зиммель и обратился к теме моды, развив ее и в отдельной кни-ге, и в наиболее авангардном разделе «Философии культуры». Как в жизни современных ему писателей и художников он не хотел видеть только конфликты амбиций и низких страстей, к чему склонялись прямодушные ученые-позитивисты, а стремился увидеть тяжбу о сущ-ности красоты, мучение об идеале, так и мода, с его точки зрения, да-леко выходит за пределы обычных амбиций, обывательского желания покичиться собой и принизить других. Неоспоримая заслуга Зимме-ля — он перестал видеть в моде мелодраму соперничества и раскрыл ее важнейший потенциал для прогресса — потенциал «социализации», вводящей человека в общество.

Конечно, рассуждал философ, человек начинает приобщаться к моде, пытаясь привлечь внимание окружающих, показать себя с луч-шей стороны или просто опередить других в большой игре стилей. Но весьма скоро мода из соперничества частных лиц превращается в непосредственное выражение общественной роли человека. Если бы мода не была механизмом социализации, она оставалась бы лишь услов-ным языком какого-то сообщества, исчезающим вместе с этим сообще-ством или после того, как были поколеблены его привилегии.

Прежде всего мода заставляет человека ставить ясные и понятные цели — некоторые из этих целей, такие как «здоровый образ жизни» или «коммуникабельность», определяющие характер нашей современной цивилизации, во времена Зиммеля только зарождались или же счита-лись свойством какой-то группы, а не целью каждого человека. Так, со-временные Зиммелю врачи, пропагандируя гигиену, меньше всего ду-мали о возможной моде на такой образ жизни — им важно было срочно предотвратить эпидемию или болезнь на производстве; на организм они смотрели как на «завод», нуждающийся в правильном снабжении: нуж-но было минимальными средствами добиться наибольшего результата. Тогда как Зиммель оценил роль не минимальных, а избыточных затрат в здоровом и счастливом развитии общества: именно избыточные за-траты позволяют создать идеалы, интересующие людей, законы обще-ственной жизни, возвращающие вкус к жизни, вдохновенные модные поветрия, которые позволяют отвлечься от текущих дел и представить себя как участника большой жизненной драмы с хорошим концом.

Другие столь же ясные и очевидные цели моды, согласно Зиммелю, — продемонстрировать свой вкус и вовлеченность в обмен актуальными сведениями и, главное, — показать, что в условиях современного шу-мящего города можно распоряжаться своим телом столь же безмятеж-но, как и в первоначальном диком состоянии. В философии Зиммеля измучившая всех со времен Ж.-Ж. Руссо дилемма «наивного дикаря» и «лукавого представителя цивилизации» была снята — философ по-казал, что и представитель цивилизации, надевая изящное украшение или разноцветное платье, точно так же пытается уловить природу, рас-твориться в природе, как и дикарь. Причем цель этого растворения — не экстатическое слияние, а обретение дистанции (в терминологии Ницше «пафос дистанции»): объективно увидеть свое собственное прошлое и справиться хотя бы с некоторыми трудностями, получившими «объек-тивацию» (один из любимых терминов Зиммеля). Модник вступает в игру вовсе не с другими членами сообщества, и нес самим собой, не с идеями, а с самой природой. Это позволяет ему объективно, на рассто-янии, как бы глазами самой природы увидеть и свое прошлое, и свои возможности, и общественные идеалы, к которым подталкивает его рас-пространяющаяся в обществе мода. Зиммелевский «щеголь», любящий избыток в моде, и доводящий модные тенденции едва ли не до абсурда, оказывается парадоксальным образом наилучшим выразителем «обще-ственного мнения» как общего мнения об «объективном».

Далее, именно мода является тем механизмом, который превраща-ет частные желания и стремления граждан в общественный идеал. На-пример, когда мода высших классов проникает в низшие классы, высшие классы сразу же от нее отказываются — если банальный газетчик увидел бы в этом пижонство высших классов, то Зиммель здесь усма-тривает становление самой идеи «общества». Как же с модой связано становление цивилизации нового времени, того, что называется теперь «модернити»? Если для высших классов многих поколений мода была драматическим самовыражением, попыткой выразить в форме одежды или в стилях мебели видение собственной бытовой судьбы (например, в чрезмерно откровенной одежде — открытость сплетням или в тяжело-весных нарядах — избыток текущих обязанностей перед государством или хозяйством), то для низших классов она стала знаком участия во всех сторонах общественной жизни. Получив ключи от модных стилей, низшие классы могут чувствовать себя такими же участниками «обще-го хозяйства» государства, как и высшие классы, независимо от того, какая доля в хозяйстве кому достается. И высший класс тоже, меняя моду, реорганизует собственное участие в политике — если раньше с помощью моды он «называл себя», сетуя на свою судьбу или поручая ее верховной власти, то теперь он становится участником распределе-ния благ, сначала символических (Зиммель говорил об этом задолго до Бурдьё с его идеей «символического капитала»), а потом и реальных. Зиммель действительно верил, что мода в XX веке перестанет быть вы-ражением имущественного неравенства, а напротив, превратится в ме-ханизм порождения социальной справедливости.

Где каждый класс контролирует развитие «своей» моды и созда-ет свои нормы обновления стилей в одежде или архитектуре, там нет общества — мода служит просто способом распространения воли го-сударства, а тенденции в архитектуре представляют собой тот язык, на котором власть разговаривает с народом. Тогда как в современном обществе, обществе сбывшейся современности (модерности), считал Зиммель, власть — переменная функция, а не постоянная: тот, кто ока-зался в русле моды, кто умеет предвидеть новые тенденции, тот бли-зок к тому, чтобы повлиять и на отдельные политические решения власти: он не просто предугадывает возможные повороты внутренней и внешней политики (это можно было делать и раньше, замечая «вея-ния в мире»), но активно программирует эти повороты, вводя новые стили ведения политики.

Но и эта мода, говорили Зиммель и его последователи, подчинена общественным идеалам. Скажем, если в былые века роскошь показы-вала могущество местной власти, то теперь она говорит о стремлении элит создать канон социального взаимодействия международного уров-ня, своеобразную дипломатию моды. Тогда как, напротив, распростра-нение простоты, умеренности и чистоты говорит вовсе не о том, что нравственный идеал скромности одержал победу, но лишь о достигну-том успехе в развитии общества — представитель элиты не нуждается в особых знаках отличия, чтобы в необходимом случае получить от обще-ства и моральную, и интеллектуальную, и трудовую поддержку.

Рассуждая о моде, Зиммель ссылался на понятие мимесиса, или под-ражания, центральное для всей европейской теории искусства. В клас-сической культуре, начиная с древних Афин, подражанием называли способность быть похожим на кого-то, «подражание природе» — умение действовать так, как действует природа, в том числе как она действует в самом человеке, когда не встречает помех. Поэтому противоречия между «воспроизведением образцов» и «творческим самовыражением» классическая культура не знала — напротив, творческое самовыраже-ние только и должно было выявить свойства природы, подражающей другой природе. Мода, по мнению Зиммеля, позволяет вернуться к классическому пониманию подражания: отстаивая в моде свою инди-видуальность, человек позволяет действовать в себе общей природе — потому что всякое его стремление к индивидуальности отливается в какую-нибудь «форму», поглощаемую общей природой. Природа, как продолжение человеческих стремлений, по учению Зиммеля, способна поглотить любые необычные формы, созданные человеком и челове-чеством, превращая их в метафоры желаний.

В отличие от Ролана Барта, который, как все помнят, в «Системе моды» (1967) утверждал, что мода может манипулировать любыми же-ланиями, придавая им смысл точно так же, как языковая система при-дает смысл отдельным словам, Зиммель считал, что желание никогда не может полностью стать предметом манипуляций. Человеком, конеч-но, владеет множество страстей, он часто становится их жертвой и ча-сто пытается наделить некоторые из них новым смыслом. Но в системе Зиммеля все желания блекнут перед одним большим и неоспоримым — стремлением слиться с природой, ощутить полноту природной жизни в самом себе, чтобы потом уже с полным правом найти в себе правду жизни, спастись от истеричного отчаяния. И это желание и движет мо-дой, при всей пестроте тенденций. Мы и сейчас видим, как стремление к прогрессу вдруг оборачивается «биологическими» мотивами, желание подчеркнуть политический прогресс современной цивилизации — ре- тромотивами, которые выглядят как почки, из которых проклевывают-ся достижения сегодняшнего дня. Мы видим, что и странное переплете-ние техно- и биомотивов, и ретроволны, и кибербиоэстетика подиумной моды, и многие явления, к которым мы уже успели привыкнуть почти как к «естественным», говорят именно о таком возвращении к природе, с тайным замыслом гармонизировать социальный мир.

Конечно, далеко не все замыслы становятся реальностью: стремление исследовать все существующие вокруг формы само нуждается в новой форме мысли, чтобы зазвучать в полную силу для новых поколений. Большой проект Зиммеля исследовать сущность желания и выявить за-коны «объективации форм» был осуществлен только отчасти. После-дующая философия не стала останавливаться на «жизненном порыве» как лучшем средстве подражания природе; она стала анализировать те свойства языка, которые позволяют нам говорить о реальности приро-ды. Исследование реальности оказалось тесно переплетено с исследо-ванием языка: именно это мы знаем по структурализму и постструк-турализму с их неоценимым вкладом в исследование значений в моде (семиотики моды). Но 100-летний юбилей книги Зиммеля — лучший способ вспомнить если не о заслугах философа перед наукой о моде, то по крайней мере об особом благородстве его мысли.

Родился в состоятельной семье; родители Зиммеля были еврейского происхождения, отец принял католичество, мать - лютеранство, сам Зиммель был крещен в лютеранство в детстве.

Окончив Берлинский университет, более 20 лет преподавал там. Из-за антисемитских настроений начальства карьера складывалась не очень удачно.

Долгое время служил на низкой должности приват-доцента, хотя и пользуясь популярностью среди слушателей и поддержкой таких учёных, как Макс Вебер и Генрих Риккерт.

Внештатный профессор с 1901, штатный сотрудник провинциального Страсбургского университета (1914), где оказался в изоляции от берлинской научной среды, а с начала Первой мировой войны в том же году этот университет прекратил деятельность.

Незадолго до конца войны Зиммель умер в Страсбурге от рака печени.

Философские идеи

Как философа Зиммеля обычно относят к академической ветви «философии жизни», в его работах есть также черты неокантианства (его диссертация посвящена Канту).

В социологии Зиммель - создатель теории социального взаимодействия. Зиммеля относят к основоположникам конфликтологии (см. также теория социального конфликта).

По Зиммелю, жизнь есть поток переживаний, но сами эти переживания культурно-исторически обусловлены. Как процесс непрерывного творческого становления, жизненный процесс неподвластен рассудочно-механическому познанию.

Только через непосредственное переживание событий истории, многообразных индивидуальных форм реализации жизни в культуре и интерпретацию на основе этого переживания прошлого можно постичь жизнь.

Исторический процесс, по Зиммелю, подчиняется «судьбе», в отличие от природы, в которой господствует закон причинности. В этом понимании специфики гуманитарного знания Зиммель близок выдвинутым Дильтеем методологическим принципам.

Формальная социология

Чистая (формальная) социология изучает формы обобществления, которые существуют в любом из исторически известных обществ, относительно устойчивые и повторяющиеся формы межчеловеческих взаимодействий.

Формы социальной жизни - это господство, подчинение, соперничество, разделение труда, образование партий, солидарность и т. д. Все эти формы воспроизводятся, наполняясь соответствующим содержанием, в различного рода группах и социальных организациях, как государство, религиозное общество, семья, экономическое объединение и т. д.

Зиммель считал, что чистые формальные понятия имеют ограниченную ценность, а сам проект Ф. с. лишь тогда может быть реализован, когда эти выявленные чистые формы социальной жизни будут наполнены историческим содержанием.

Основные формы социальной жизни

1. Социальные процессы - к ним относят постоянные, независимые от конкретных обстоятельств их реализации явления: подчинение, господство, соревнование, примирение, конфликт и т. д. Образцом может служить такое явление, как мода. Мода предполагает и подражание, и индивидуализацию личности. Человек, следующий моде, одновременно отличает себя от других и утверждает свою принадлежность к определенной группе.
2. Социальный тип (например, циник, бедняк, аристократ, кокетка).
3. «Модели развития» - универсальный процесс расширения группы с усилением индивидуальности её членов. По мере роста численности, члены группы все меньше и меньше становятся похожими друг на друга. Развитие индивидуальности сопровождается уменьшением сплоченности группы и её единства. Исторически развивается в сторону индивидуальности за счет утраты индивидами их уникальных социальных характеристик.

Классификация форм социальной жизни по степени их удаленности от непосредственного потока жизни:

1. Ближе всего к жизни находятся спонтанные формы: обмен, личная склонность, подражание, поведение толпы и др.
2. Несколько далее от потока жизни, то есть от общественных содержаний, стоят такие устойчивые и независимые формы, как экономические и пр. формы государственно-правовых организаций.
3. Наибольшую дистанцию от социальной жизни сохраняют формы «игровые». Это чистые формы социации, представляющие собой не просто мыслительную абстракцию, а реально встречающиеся в социальной жизни формы: «старый режим», то есть политическая форма, пережившая свое время и не удовлетворяющая запросам участвующих индивидов; «наука для науки», то есть знания, оторванные от потребностей человечества, переставшие быть «орудием в борьбе за существование».

Формы социации абстрагировались Зиммелем от соответствующего содержания для того, чтобы выработать «опорные пункты» научного анализа. Через создание научно обоснованных понятий Зиммель видел путь к утверждению социологии как самостоятельной науки. Научно обоснованные понятия прежде всего должны отражать действительность, и методологическая ценность их в том, насколько они способствуют пониманию и упорядочению теоретически важных аспектов различных социальных процессов и социально-исторической жизни в целом.